Первые свои строки я зарифмовал в 10 лет в больнице, куда я попал с аппендицитом. Не помню уже, что меня на это подвигло, но порыв был настолько силен, что я, за неимением карандаша, просто руками вырывал из подвернувшейся под руку газеты буковки и слюной приклеивал их в нужном порядке к бумаге. Увы, сей шедевр для истории не сохранился и я даже не запомнил, о чем было написано.
Желание рифмовать строчки вернулось только через шесть лет, когда я уже был студентом строительного техникума. Теперь уже у меня под подушкой всегда лежал томик Есенина в мягком переплете, и, скорее всего, эти чтения и вдохновили меня на то, что я почти каждый вечер выдавал по «стихотворению», которых вскоре накопилась целая тетрадка.
И вот однажды в нашем учебном заведении в рамках какой-то своей программы выступили два гостя, два поэта из Киева. Один из них писал на языке, другой на мове. В конце выступления было предложено тем, кому есть что показать по части поэзии, подъехать к ним в гостиницу.
И я поехал. Разумеется, к русскоязычному, так как на родном украинском у меня было только одно стихотворение.
Тот почитал, помялся и корректно объяснил мне, что рифмовать строчки и писать стихи — не всегда одно и то же. Озадаченный, я попрощался и вышел на улицу, и решил зайти перекусить в соседнюю столовую, где столкнулся с другим поэтом. Сели за один столик, и я все же показал ему продукт своего творчества.
Ген, на рідній Україні
Ходять хмари сині-сині
Повесні.
Як впадуть ранкові роси,
Сонце кине промінь косий.
Вдалині, на зеленому узліссі
Шелестять берези листям
В ранній час.
Десь у полі пісня ллється…
І щасливо засміється
Серце враз.
Вы будете смеяться, но он меня похвалил. Теперь-то, с высоты нажитого опыта и прожитых лет, я и сам понимаю, что это единственное тогда, написанное на родном языке стихотворение, еще могло претендовать на право называться поэзией.
Хоть я и отнесся к словам русскоязычного поэта с присущей юности снисходительностью, зерно сомнения в мою душу было брошено, и я принялся за учебу. Старался читать не только стихи признанных поэтов, но и всякие аннотации и критические статьи. Ну и, опираясь на новые знания, продолжал писать сам. Теперь уже по-другому, по много раз переделывая написанное. Получались большей частью грустные, а местами очень грустные стихи. Наверное, настроение было таким, что хотелось
…Песчинкой в вечности затеряться,
Навеки сгинуть в речной тиши
Со всеми тайнами и долгами…
И только волны пойдут кругами,
Как позывные моей души.
Эти строчки были вызваны реальными переживаниями или надуманными — уже не так важно.
После техникума я был направлен в Ленинградскую область на строительство ЛАЭС и молодого города Соснового Бора. Все прошлое осталось на родине. Вот тогда я понял, что выражение «солнечная Украина» не просто набор слов, а реалии, сильно отличающиеся от местных.
Работа мастером на стройке, неплохая для молодого и неженатого зарплата, относительная независимость в делах и поступках — это уже было не то, что жить на стипендию да посылки от родственников.
В нашем СМУ работал художником-оформителем молодой, но очень продвинутый по части русской литературы парень. Леня нашел во мне благодарного слушателя и пытливого ученика. Он познакомил меня с поэзией Ахматовой и Цветаевой, Пастернака и Мандельщтама, других интересных поэтов, чьи имена в те времена не были в широком обиходе. Леня был для меня как бы компасом и путеводителем в книжном море. И постепенно внушил, что стройка — это не мое, что я должен заниматься литературой. Как бы я хотел хотя бы узнать что-нибудь о его дальнейшей жизни!
Вот из написанного в тот период.
ОСЕНЬ
Снова осень туманы примерила,
Снова осень, печалью светла,
Журавлям свои песни доверила,
В золотые дожди увела…
Через пару лет работы на стройке я понял, что это действительно не мое. Люди хоть кирпичи кладут или панели монтируют, а ты стоишь и даешь ценные указания. А время как бы проходит мимо тебя. Конечно, и такая работа нужна и важна. Но, как говорится, каждому свое. И я оставил заочную учебу в ЛИСИ и стал готовиться к поступлению на факультет журналистики. Решил, что это оптимальный плацдарм для дальнейшего покорения карьерных вершин.
Но для этого необходимо было представить несколько печатных работ. И я написал парочку стихотворений на местную тематику, которые опубликовал позже в районной газете «Балтийский луч».
КОПОРСКАЯ КРЕПОСТЬ
Направив башни в небосвод,
На мир бойницами взирая,
В селе Копорье восстает,
Твердыня северного края…
Это о Копорской крепости после посещения этого величавого архитектурного ансамбля древних веков. До этого я ничего подобного не видел и был по-настоящему впечатлен увиденным.
…Он встанет, песнями звучащий,
На радость всем, на радость нам,
А мы пойдем в лесные чащи
Навстречу новым городам.
А это о городе Сосновый Бор и его строителях.
Помню, один солдатик-стройбатовец, работавший на подведомственном мне объекте, полдня ходил за мной, заглядывая в рот. Все никак не мог понять, как это его мастер Володя сподобился на что-то такое, что никак не вязалось с его представлениями о моей личности.
А вот душераздирающий стишок о любви.
Я не скандалил в шаге от беды,
Не бил ногой в захлопнутые двери.
И время замело мои следы,
Глубокие от тяжести потери…
Потом были потрясающие годы учебы в ЛГУ. Годы, без которых я не считал бы свою жизнь полноценной. Может, не все удалось, как думалось и хотелось, но жизнь не переиграешь начисто. А тогда все было впереди, были планы, были надежды, были «умные» разговоры обо всем. Я жил в общежитии, где шесть этажей занимали филологи и два журналисты. Случалось так, что обедать приходилось в одной комнате, ужинать в другой, а завтракать в третьей. Но ничего такого сильно непристойного, по крайней мере, за собой, я не припоминаю.
С первого курса я занимался в ЛИТО, которое вел известный ленинградский поэт Глеб Горбовский. Время от времени обсуждали чье-то творчество. Однажды очередь дошла и до меня. И так уж случилось, что люди, благосклонно относившиеся к моим стихам, отсутствовали. Зато пришел какой-то тип, которого прежде никогда я там не видел. Он возмущенно заявил, что раньше, мол в университете обсуждали того-то и того-то. А тут какой-то Великодный. Позже Горбовский заявил, что, «может что-то здесь и не так, но у этого парня душа поэта». Но это положения не исправило. Удар по моему самолюбию нанесен был такой, что у меня все следующие месяцы только при одной мысли о стихах сводило челюсти.
Со второго семестра у нас начались занятия по информационным жанрам. И неожиданно для себя я увлекся журналистикой. На второй курс я уже пришел не столько «поэтом», сколько журналистом.
Конечно, сказать, что поэзия ушла в прошлое, я не могу. Я по-прежнему, читал стихи хороших поэтов, помню, безумно обрадовался, когда удалось достать томик Рубцова, он стал одним из самых любимых моих поэтов. Но чтобы самому писать — ни-ни…
Все же иногда не выдерживал линию. Но теперь уже мои строчки были не грустными, а озорными и нахальными. Тянуло на хулиганство. Мой хороший приятель Саша Некрасов, писавший стихи на языке коми-народа, как-то попросил меня перевести одно из своих творений о любви на русский. Вот что получилось:
Невозмутимый, как стена,
Упрямо я иду по жизни.
Но все ж душа тоской полна,
Ну прямо хоть возьми и выжми.
И даже женщин и вино
С недавних пор я ненавижу.
Все потому, что так давно
Тебя, любимая, не вижу.
Кажется, Саша обиделся на меня за такой перевод. Не понял юмора.
В другой раз подставили уже меня. Однокурсник попросил что-нибудь рифмованное для факультетской стенгазеты. Я дал, под рубрикой «Почти серьезные стихи». Вскоре я увидел свои стихи в стенгазете, но без всякой рубрики:
Тебя в толпе глазами я ищу,
А ты в который раз проходишь мимо,
Стремительная и неумолима…
А это стихотворение было написано для стенгазеты армейских сборов перед присвоением офицерского звания.
АРМЕЙСКОЕ
Вот и судный наш день настал
Расставанья с перловой кашей.
Вы со мной, строевой устав
И родная казарма наша…
Увы, оно было забраковано руководителем сборов полковником Бондаренко по причине наличия слишком вольной лексики.
Уже на гражданке однажды меня попросили подготовить сценарий для юбиляра, точнее, юбилярши. Я подобрал фотографии, отражающие ее жизненные вехи, музыкальное сопровождение, все это надлежащим образом оформил. Среди фотографий я обнаружил листок бумаги с рукописными строчками. Это было признание в любви в форме стихотворения, написанного каким-то поклонником данной особы.
И, как говорится, Остапа понесло. Да простит меня автор этих строчек, что я опошлил его искренние чувства, хотя и старался держаться близко к оригиналу. В результате получилось вот такая вариация на тему:
Я хочу жары, чтоб лету быть!
Стать хочу уверенней, смелей!
Жить хочу, любимым быть, любить,
И, чтоб, по возможности, скорей!…
Дальше были другие стихи: и душевные, и веселые, и не очень, а то и откровенно злые. Как и наша полосатая жизнь.